Валентина Симоновская. Виктор Кривулин : Вертикали света

Виктор Кривулин уже к началу 70-х стал центральной фигурой ленинградской неофициальной литературной жизни.
К этому времени разделение творческих сил на официальные и неофициальные усилилось. Опальных любимцев публики шестидесятых - Самойлова, Вознесенского, Ахмадулину, Евтушенко, Кушнера, Шефнера, Горбовского - потеснили более молодые и более радикальные поэты. Ленинградцы-неформалы, среди которых были поэты, писатели (В.Кривулин, Ел.Шварц, С.Стратановский, А.Драгомощенко, Б.Улановская и др.), философы-литераторы (Б.Гройс, Т.Горичева), художники (В.Мишин, А.Дышленко), составили некое культурное подполье. Неофициальные чтения, самиздатский журнал "37", знаменитые семинары, где делались доклады по теории культуры, по истории церкви, по проблемам языка…
Главный побудительный импульс объединения - сопротивление давлению власти и диктату обывательских вкусов. Но была и особая цель: создать в русле классического искусства современный поэтический язык, подобно тому, как в начале века создали свой язык символисты и акмеисты.
В том же направлении интенсивно работал и Виктор Соснора, всегда ценивший, однако, статус одиночки. Вышедшая с подачи Асеева книжка воспринималась каплей (притом самой "благополучной") из моря поэм и стихов, распространяемых друзьями и поклонниками поэта - текстов, полных горечи, неприятия действительности. И сугубо формалистичных.
Нельзя исключить из атмосферы становления ленинградской нонконформистской литературы вытесненного за рубеж Иосифа Бродского, его старые стихи и новые, привозимые из-за бугра.
Поэты были молоды, они искали свою тропу среди тех же трех сосен искусства: Мгновение и Вечность, Время и Пространство, Язык как средоточие усилий, направленных на противостояние Небытию.
В 1972 году из стихов 60-х - начала 70-х Виктор Кривулин составил свой первый, машинописный конечно, сборник "ВОСКРЕСНЫЕ ОБЛАКА". Это было настоящее событие. Друзья переплели и оформили все пять экземпляров (обычный тираж самиздата), и каждый том выглядел настоящей книгой. Но главное, отобранные и поставленные в определенном порядке стихи, хорошо известные по машинописным спискам, приобрели особую значимость. Перед читателем разворачивался манифест, открывалась философская система. Это был плод сознательных поисков места в искусстве.

Надо сказать, что тогда, в 70-х, поэзия Кривулина в первую очередь воспринималась как знамя в борьбе с официальным искусством, как присяга на верность старому, классическому, потерянному в советское время. С восторгом улавливались явные и скрытые переклички с поэтами-классиками, угадывались ритмы и формальные построения, сближающие Кривулина с поэтами Серебряного века, в частности, с Мандельштамом. Приветствовался дух модернизма, открытость всему новому у нас и на западе.
"ВОСКРЕСНЫе ОБЛАКА" обнаружили мощный художественный потенциал автора и яркое своеобразие того, что он говорит, и как говорит. Демократичность философских установок. Оптимистичность поэтики, важнейшей составляющей которой является стремление к Свету.

Гражданственность стихов, в которых вопросы Бытия звучат как осознание болей и надежд общества. Стала очевидной и неординарность языка. Стихи-метафоры, стихи-абстракции, где каждое слово - узел чувств и значений, стихи - венок сонетов, где каждая строка это новый сонет на заданную тему. Стихи, как правило, не имеющие развернутого сюжета.
"Сборники" и "книги" Кривулина посыпались, как из рога изобилия. "Стихотворения в историческом роде", "Музыкальные инструменты в песке и снеге", "Избранные стихи 60-ти дней", "Композиция", "30 скрепленных листков со стихами апреля високосного года", "Аквариум", "Еще полет", "Где трещина", "Стихи на картах" - тексты 1972-1973 года. Сборники уже не были такими объемными, как "Воскресные облака" (81 стихотворение). Несколько стихов, от десяти до шестидесяти, подобранные в цикл, напечатанные на машинке и скрепленные канцелярской скрепкой - так они выглядели тогда. Их ждали. Их перепечатывали и распространяли. А между тем, особенности лирики Кривулина оформлялись в особую поэтическую систему.

Такие поэты, как Виктор Кривулин, рождаются в эпохи переломные, когда общество "сбито в тесные стада", объединено страданием или единой мгновенной надеждой-радостью. Хлебников, Маяковский, Уитмен, Элюар, Бодлер, Заболоцкий, Кандинский, Малевич, Филонов, Платонов… Все они, каждый по-своему, поднимались от горизонта одиночки к "горизонту всех людей". Для них естественно не отделять личное переживание от переживаний других.
Лирическое Я Кривулина многомерно. Оно собирательное, соборное. Кривулин редко говорит Я, даже в любовной лирике у него чаще звучит МЫ. Это множественное число личного местоимения и есть постоянный герой его стихов. Поэт берет на себя смелость говорить МЫ от лица тех, кто не мог бы смириться с потерей своего Я. Его поэзия - это голос трудно зарождающегося общественного сознания, голос-плач, инструмент оплакивания несбывшегося.Сигнал тревоги и надежды, идущий от конгломерата лиц, способных чувствовать.
Корни соборного МЫ - в гуманистическом пафосе романтиков, философских и публицистических стихах классической поэзии. "Взошла на горы черна тень / Лучи от нас склонились прочь…", "Мы пьем из чаши бытия…", "Мы все учились понемногу..." Философские монологи любимых Кривулиным Баратынского и Тютчева, тоже предполагают МЫ как точку отсчета. В поэзии начала ХХ в. усиливаются индивидуалистские начала, собственные чувства противопоставляются чувствам остальных, не посвященных. Но в моменты духовного и социального сопереживания является МЫ. "Мы живем, под собою не чуя страны…", "Мы знаем, что ныне лежит на весах…"
Советская эпоха дала новое содержание местоимению МЫ: не единение личностей, а безликий монолит. Орудие государственной власти.
Кривулин возвратил понятию соборность. При этом ввел в него значения со-чувствия, со-чувствования. МЫ - это те, кто, взявшись за руки, стоят в цепи, пожираемой Временем. "…МЫ / из бесчисленных Я умножаемых как бы на вечность".
У Кривулина нет желания противопоставить себя другим. Он ищет и всегда находит точку соприкосновения с теми, кто вошел в круг его внимания.

смотришь на небо - откуда я? да вот он
в толпах продуктовых сам не свой
в давке, в потеплении животном
около торговли угловой
"Не объехать на мистической кривой", 81

(На самом деле поэт и здесь, с нами, и там, где "сквозь треугольник локтевой" виден "закат порфироносный".)
Смешав все Я, ОН, ОНА, поэт включает читателя в поток своего лирического высказывания. Так, в стихотворении "Путем обыденным", следуя за чувствами-мыслями поэта, мы словно примеряем к себе последний путь человека. "Когда умрешь,- говорит поэт, - и хлынут за тобой / все волны медные приспущенного мира…". Ощущение безысходности и тоски охватывает нас. И медь оркестра, и приспущенность флагов, и красота покидаемого мира - все воспринимается остро, как в последний раз. "Нас вывезут по Выборгской на Охту - / по набережной мимо штабелей" - да, нас: тебя, меня, его… Купола Смольного, ощущение холода, близкие слезы, стоящие где-то за "невской влагой сладкой,"- все это наше. Параллельно разворачивается и другой эмоциональный план. Чувство неустроенности и одиночества растет от строки к строке. Дребезжит автобус. Дорога загромождена. Красота города где-то вдалеке и пятерчатка Собора ассоциируется с лекарством и болезнью. И над всем этим - трагизм потери, осознание непрочности людской цепи. Нас поглощают холодные волны Вечности. Понимание неумолимости Времени и тщеты обыденности объединяет нас. Потому так торжественна мелодия стиха. Ритмический рисунок, контрастируя с обыденностью семантического ряда, переводит текст в область высокого.
Образ города отныне станет для Кривулина важным компонентом в разработке идеи Вечности. Ощущение холода, сырости будет знаком социальной подавленности и одиночества. И незащищенности перед лицом смерти. Им всегда будут противостоять в его стихах понятия Красоты, Природы, Света.
И в дальнейшем поэтические высказывания Кривулина будут строиться на абсолютных категориях: мгновение - вечность, свет - тьма, низ - верх.

далее >>>