* * *
Помню о тебе, Клер.
Двадцать лет ты выпутываешься из круговерти,
где, сменив язык, понимают ложь слов;
сменив веру - ложь вер.
Но я ничего не менял с самой твоей смерти.

Чужестранка в модном тулупчике,
сестра,
француженка, заметенная вьюжной Русью,
как след последнего бивуачного костра
армии, в чьих рядах еще бьюсь я.

Двадцать лет я слышу твое парижское "р":
- Не религия,
а нежность и нежность спасут друг друга.
С этой,
самой простой и бесстыжей из вер,
ты умерла от стыда.
И замела тебя вьюга.
22 декабря 2000 г.

* * *
Последнее, что дано убить -
зов, обращенный к трепету,
чью весть
невозможно ни высказать, ни расслышать -
слово тех, кем мы могли бы быть
к тем, кто мы есть,
звучащее тем отчетливее, чем тише.

Мы теплимся на сквозняке миров,
под куполом,
где дух свистит, исходя из цирка,
и шевелимся,
сданные в гардероб,
откуда нас черт выменивает на бирки.
18 февраля 2001 г.

***
Правотой бытия уничтожен,
и неправой любовью разбит,
призывал я суды Твои, Боже,
ждал, что ангел огня вострубит.

Но за что Твоя милость объемлет
эти камни, ограды, холмы,
злые ветры и бедные земли,
где от Голоса прячемся мы?

И чего ожидая тоскует
в нашем мире, погибшем вчера
та кукушка, что век накукует,
если хватит ей сил до утра?
Апрель 2001 г.

* * *
В темноте переложу слабые ангельские предметы,
светящиеся от нежности друг к другу.
Света стыдятся они,
ведь это слова любви
испорченных и грешных святых,
слова упрека,
а не молитвы.

Они говорят:
все сотворенные находят жалость у человека -
пес со сломанной лапой,
ворон с перебитым крылом,
дерево, засыхающее от зноя,
больной злак.

Человек собирает вокруг себя беззащитных,
учит сущее миру,
мечтает о времени,
когда лев и ягненок возлягут рядом.
Даже ангелов человек учит милосердию,
но только не Бога.

Они враждуют с давних пор -
отец и сын,
любящий и любимый.
Мир - колыбель их извечных ссор,
поэтому смерть в нем жестока,
а жизнь едва выносима.

Но я прошу только об одном:
не уноси свою боль в угол паутин,
не укладывай в сор тлена,
не пеленай рядном,
пыльным как изнанка картин,
не стягивай в тюк, придавливая коленом.

Человеческую боль надо расстилать на солнце,
чтобы она кричала.
Это ее стыдиться должны небеса.
Мир заброшен ими как поле,
что от ужаса одичало.
Пусть же лицо их разрубит
кровавая полоса.
14 Августа 2001 г.

***
Тронутый дуновением,
перешептывается мыслящий тростник,
уподобленный человеку:
- Не забыты, - шелестит, - не забыты...
Ветер ласкает папирус будущих книг,
или это пальцы того,
кто умеет дважды войти в одну и ту же реку?

Выпадает снег, и спрашивает тростник:
- Господи, за какие провины?
В ответ безмолвие тяжко слетает к нему на плечи.
Он гнется, вглядываясь в тонкий лед,
которым до половины
уже закованы мысли его и речи.

Остановленная, засыпает река,
трижды, четырежды войди в нее и выйди.
Легко дыхание мыслящего тростника,
прерванное на словах
о его обиде.
22 Августа 2001 г.

***
Стареет дерево высоким,
что ни зима - роднее высь,
но тяжелей земные соки,
когда не вверх текут, а вниз.

Внизу душа моя воскреснет
и каждою струной споет,
пока из старческой, небесной,
слезы благословенье пьет.
25 Сентября 2001

***
Из озера закатного хлебнем
погоды ясной, осени старинной
и напоследок отразимся в нем
тревожным кликом, торопливым клином.

Что ж горек мох на камне межевом,
и жалостна путина вдовьих сует?
Душа-вдова тоскует о живом,
а он о ней, оставленной, тоскует?
25 Сентября 2001

***
Надо мной опрокинулся времени ковш:
и не хочешь дышать,
а отдушье найдешь,
чтоб птенцом искалеченным в горбище плит
спать и помнить, чем был на миру именит.

Оттого ли, что время лишилось ума,
хохотали и рушились люди-дома,
и качался над ними
огонь-человек,
испаряя истерику вспененных рек.

И обузилось небо как шахтная клеть,
чтобы только осталось
в тесноте умереть.
Но не хочешь дышать,
а отдушье найдешь,
чтоб поил тебя огненным временем ковш.
19 Октября 2001 г.

***
Каждая женщина здесь тюрьма
в которой нет места двоим.

Она говорит, что прежде была многолюдным жильем,
поительницей стад.
Но теперь она вычерпанный водоем,
засохший сад.

Я видел:
крики ее над ней кружили,
будто била в колокола
ее темная хрупкость, переломанная чужими.
Январь 2002 г.

Оттепель

Сохнет земля в испарениях боли,
вопль ее страшен, хоть грех ее мал.
Небо очистилось не для того ли,
чтобы глаза мои стыд подымал?

Что же с того, что истлело от пота,
сгнило на теле рядно пелены?
Смерть и рождение - только работа,
и от усилий работники злы.

Не разыщи наших пятен и скверен,
в илах и глинах, где плотью кишим.
Господи-сеятель, будь же нам верен
жатвенной верностью,
и не спеши.

Разве не Ты замешал эту муку,
не от Тебя ли сбежала квашня?
Выпек Ты мир беглецам на разлуку,
И потому наша встреча страшна.
5 февраля 2002 г.

***
Мы стая раненых,
нам в каждой ране память
и не для нас
отчаянье,

ведь нам исчезнуть некуда.

Весь воздух - их.
Они на крылья опираются,
а мы на раны.
Нам опора
от умершего Бога пустота.

Наш мир погиб,
но где-то
Господь творит другой.
Там, может быть, мы встретимся.
Тогда не отвернись.

***
Школьница записывает мечты на листке в полоску,
пока чистота ее вьет гнездо меж преисподней и бытом.
Время придет,
и как Рублевская богородица на картине Босха,
она сосцы протянет
и млеко
нечисти даст несытой.

Когда же ты возопишь, земля?
Чад твоих
губят чада.
Почему не пена на устах твоих,
а слякоть?
Виевы веки свои разлепи,
залей в них свет, будто чашу яда.
Может быть это
заставит тебя заплакать.
30 июля 2002 г.

***
Будто и не было жизни безжалостной,
Опыта горького,
мудрости злой.
Так отчего же я полон усталостью,
словно очаг неостывшей золой?

Я хлопотать разучился по-галочьи,
ветхим дышал
и до нити истлел,
а имена мне запомнились мало чьи -
я в одиночестве веком болел.
18 сентября 2002 г.

***
Слова молитвенной речи,
имена древних детей.

Язык стынет
выкликать плоть, содранную с костей
мертвецов пустыни.

Наш сон во прахе
помнит прикосновение Божьего гнева.

О, в сладчайшем страхе
тайных имен
рыдающие напевы.
26 февраля 2003 г.

***
За этот месяц
я прочел своей жизни следы,
чиры и резы глухой обочины.
Мало их,
зато они не затоптаны.

Знаки грядущей беды,
чертежи червоточины.
18 апреля 2003 г.

Три грани

1.
Зимняя голь беззащитных окраин,
темной черемухи старческий стыд.
Ночь разметалась больная, сырая.
Всхлипами блудного жара сгорая,
снег ее нежностью смертной томит.

И не спеша отвернуться от нищей
жижи суглинков, хляби кашиц,
в зев земляной, в человечью грязищу,
вперила жалость кошачьи глазища,
очи нездешних своих колесниц.
8 декабря 2002 г.

2.
До струпьев выморозит стужа,
дыханье будет одиноко,
туда, где грешен и недужен,
уколет взор звезды жестокой.

Снег не почувствует укора,
он мертвой поступью идет.
Так по чьему же оговору
меня заковывают в лед?
5 января 2003 г.

3.
Под манихейской светотенью
разбуженного перелеска
кора натруженных растений
саднит исколотая блеском.

Толпа нагих стоит смиренно:
все прощено и позабыто.
От солнца больно убиенным,
кем, как не мертвым, быть убитым?

Но вновь насилием весенним
тянуть и дергать станет жилы
Господня мука - воскресенье
не к вечности, а для могилы.
30 мая 2003 г.

***
Упавшие в полете
слова - птенцы мороза.
В тугую скорбь свернулись - так и живы…
К дыханию их поднесешь - чисты.
Им тепло угроза.
…А помню - были лживы,
когда клялись разверстым кликом плоти...
Теплом не стану исторгать их плач,
я, тонкого молчания палач,
елеем лягу в раны хрипоты,
набухну губкой
отирающей стопы.
16 декабря 2003 г.

Портрет Малки

Взгляд этой женщины слышащий,
будто она
будущим мира беременна,
прежде вселенной сотворена,
растревожена сокрытием лика…

ее бремя -
само время.
Она так сильна,
что рожает его без крика.
17 декабря 2003 г.

***
Я долго жил в лесу, у полигона,
в заброшенном военном городке,
где комары не поднимали звона,
когда гремели грозы вдалеке.

В глухонемом бору молчали птицы,
росло железо, будто из земли.
Там умер я, чтоб лучше научиться
тонуть без слов, как тонут корабли.

Увит колючей проволоки тирсом,
торчал шлагбаум - Аполлон без муз,
и корабли тонули рядом с пирсом,
сложив как руки бесполезный груз.

Когда дорогой шел - бряцали ковко
а лесом шел - скрипели сапоги,
и мир казался мосинской винтовкой,
но в мертвеца не целились враги.
17 декабря 2003 г.

ИОНА

Божий окрик, веди мою жизнь как черту,
загибай ее круче к Востоку.
Волны рушат корабль, вопль стоит на борту,
как Твое милосердье жестоко...

Разрывает пророчество рот, как персты.
Дай сломить Твоей милости посох!
Убегу я в Таршиш глухоты, немоты,
там запрячу Твой жемчуг в отбросах.

Не судьба мне родимое поле пахать
до прохлады вечерней молитвы.
Как неистовый дервиш я должен скакать,
очищая жестоких для битвы.

Хорошо Тебе пестовать буйный народ,
ставить в праведность глупость жестоким...
Разорви же перстами мой спаянный рот.
Я иду. Я уже на Востоке.
4 января 2004 г.